Сомнамбулы часто ассоциируются с одержимостью и потусторонними силами. В художественной литературе их действия—это либо воспроизведение совершенных в прошлом вероломных поступков, как в «Макбете», либо необъяснимые мимолетные видения будущего, как в «Тэсс из рода дʼЭрбервиллей». За ними наблюдают, и именно наблюдатели пытаются понять смысл движений или речи спящего. Однако человек, которому сомнамбула доставляет больше всего беспокойства, — это он сам. Ненависть к себе, которую испытывает Фрэнклин в «Лунном камне», когда узнает о своем лунатизме, вызванном опиумом, ощутима почти физически. Каждое утро вы словно просыпаетесь на месте преступления — порой в буквальном смысле. Вам приходится по кусочкам составлять картину ваших действий, исходя из того, что поменялось в окружающей обстановке. Что пропало из холодильника? Как разбилась ваза на каминной полке? Откуда в вашей сумке чайные ложки?
Читаем с Grazia: как проявляется сомнамбулизм
Ширли Джексон, американская писательница середины XX в., известная своими страшными историями и триллерами, продолжила исследования связи между лунатизмом и сверхъестественным уже после Викторианской эпохи. Одно из самых известных ее произведений—роман «Призрак дома на холме» (1959). В центре сюжета история Элинор Вэнс, странной и одинокой молодой женщины, готовой на все, чтобы вырваться из сложившейся жизненной ситуации. Профессор, доктор Монтегю, приглашает ее принять участие в эксперименте, чтобы выяснить, как люди, прежде сталкивавшиеся со сверхъестественным, отреагируют на пребывание в доме с привидениями. Элинор попадает в число приглашенных из-за случая с камнепадом, произошедшего с ней в детстве, который мог быть или не быть следствием телекинеза.
Сразу после ее приезда в Хилл-хаус начинаются таинственные явления, но все они будто направлены на Элинор—кажется, что из всех членов группы призрак выбрал ее. Аналогично тому, как это было в викторианской традиции, Джексон проводит тонкую грань между лунатизмом и одержимостью призраком. Элинор приходит к убеждению, что призрак приглашает ее остаться навсегда, что она наконец обрела постоянный дом. Напряжение достигает апогея, и Элинор словно погружается в сомнамбулическое состояние.
Притягательная сила этой книги не только в том, что она восхитительно жуткая, но и в том, что местами на первый план в ней выходят странности сна. Есть момент, когда Элинор, живущая в одной комнате с другой участницей эксперимента, Теодорой, думает, что лежит на кровати и держит ее за руку. А затем открывает глаза и обнаруживает Теодору в другом конце комнаты. Но именно в финале, когда Элинор в умопомрачении носится по Хиллхаусу, перед нами встает вопрос, в чем же тут дело: Элинор выжила из ума или над ней довлеет недобрая сила? А может, и в том и в другом?
В рассказе «Зуб» (The Tooth) Джексон будто попытается передать ощущения человека во сне. «Зуб» — это материализация ужаса от посещения зубного врача, искрящаяся характерной для Джексон необъяснимой энергией вопреки законам психологического хоррора. В этом рассказе несколько слоев, и прочитать его можно по-разному. Вроде бы все просто: домохозяйка Клара Спенсер, представительница среднего класса, отправляется в Нью-Йорк удалять зуб. Чтобы унять боль, она принимает кодеин, снотворное и выпивает виски, что погружает ее в странное состояние, которое становится совсем уж бредовым после обезболивания в кабинете стоматолога. Происходящее будто размывается. Клара входит в кабинет хирурга-стоматолога словно во сне. Прежде чем она забывается под общим наркозом, жизнерадостный доктор произносит: «Главное, не разболтайте нам во сне свои секреты». После пробуждения Клару в первую очередь беспокоит именно это — не успех операции или собственное самочувствие, а то, что она делала во сне: «Я разговаривала? — спросила она вдруг с тревогой. — Я что-нибудь сказала?» На протяжении всего рассказа читателя не покидает чувство, что Клара на грани потери самоощущения; после удаления зуба она впадает в бред и не может вспомнить, кто она. Читая эту историю, ты словно переживаешь момент возвращения в сознание после хождения во сне. Это одна из моих любимых вещей в творчестве Джексон, потому что ощущения от расстройств сна очень сложно передать словами, а ей это удается с пугающей точностью.
Джексон создавала свои произведения под влиянием собственных парасомний. Она имела особую предрасположенность к лунатизму и всю жизнь интересовалась снами, видениями и галлюцинациями, что обусловило ее увлечение сверхъестественным. В своей лекции «Как я пишу» она рассказала историю создания «Призрака дома на холме»:
Прошло две недели, как я приступила к написанию книги. У меня никак не получалось добиться в ней гармонии, и я не могла подобрать подходящее имя для второстепенного женского персонажа. Однажды вечером я занималась книгой несколько часов кряду, печатала, ворчала, швыряла на пол страницы и наконец решила: все, хватит! Сказала мужу, что с книгой придется повременить, возможно, даже взяться за другую, а к этой больше не возвращаться, и в расстроенных чувствах отправилась спать.
На следующее утро, подойдя к своему столу, я обнаружила лист бумаги для пишущей машинки; его взяли из стопки с края стола и положили прямо посредине. На листе было написано: «О нет, нет, Ширли, Теодора не умерла». Почерк был мой, но писала я будто в темноте.
Я всегда ходила во сне, но так испугалась, по-моему, впервые. Мне пришла мысль, что лучше уж работать над книгой во время бодрствования, ведь иначе все закончится тем, что я стану писать во сне. Я села за машинку и принялась за работу так, будто за мной кто-то гонится, хотя на самом деле я думаю, мне это вовсе не показалось. С тех пор, слава богу, книга пишется как по маслу, и Теодора выходит весьма неплохо.
Неизвестно, все ли здесь правда. Как мы уже поняли, истории о нарушениях сна зачастую изменяют и приукрашивают, чтобы было поинтереснее. Но я уверена, что доля правды тут есть: в значительной мере опыт хождения во сне связан с обнаружением наутро посланий — не обязательно в письменном виде. И они могут быть довольно зловещими, как и описывает Джексон. Вы и представить не можете, на что вы способны, — эта тревожная мысль больше всего гнетет в «Призраке дома на холме» и других ее произведениях.
Случай из жизни Ширли Джексон будто возвращается к паранормальным мотивам в историях о лунатизме позапрошлого века. Возможно, многочисленные сомнологические клиники, возникшие в 1950‑х гг., и стремительное развитие нейробиологии пролили столько света на темные стороны сна, что для Джексон ощущение тайны и ужаса было утрачено. Но вопреки этим новым представлениям о сущности сна произведения Джексон обращаются к потаенным уголкам человеческого разума.
Сомнамбулизм подразумевает потерю контроля над собой, контакт с другим, возможно, неприятным «я», активизирующимся по ночам. В этой главе мы уже рассматривали истории, в которых люди бывали встревожены, когда узнавали, что они ходят во сне. Меня это тоже пугает.
Самоконтроль для меня очень много значит. Я пытаюсь вести себя более спонтанно, но все же мне спокойнее, когда я четко знаю, что делаю и куда иду. Мне нравится выпить холодного пива с коллегами летним вечером на набережной или немного виски на Рождество, но ощущение, что я пьяна или даже в легком подпитии, я не выношу. Еще я стесняюсь того, как говорю. Я часто запинаюсь, словно мои язык и мозг работают не синхронно, и порой это мешает мне высказать мнение или поддержать дискуссию — я знаю, что у меня есть хорошая идея, но лучше бы я могла вложить ее прямиком в головы собеседников, а не спотыкаться на каждом предложении, как ребенок во время бега в мешках на спортивном празднике. Наверное, преподавание в некоторой мере решило проблему, но, если за вечер я выпиваю больше двух бокалов, моя речь становится невразумительной, отчего я сильно нервничаю и смущаюсь. Ровно то же я испытываю от хождения во сне: я утрачиваю контроль над действиями и словами, но зачастую улавливаю достаточно, чтобы понять, что сделала или сказала что-то несуразное.
Хотя эпизоды лунатизма у меня сейчас не так часты и опасны, как в детстве, я регулярно замечаю, что разговариваю во сне: немного, просто выдаю слово или фразу, но от звука своего голоса просыпаюсь. Ночуя у родителей, я всегда чувствую себя неловко, если понимаю, что разговаривала во сне. В темноте я напряженно прислушиваюсь, не заметили ли родители, что Элис снова взялась за старое.
Все истории о лунатизме, которые мы рассмотрели в этой главе, объединяет чувство тревоги и страха, что тайное станет явным. Сомнамбулы не доверяют сами себе. Не доверяют им и те, кто за ними наблюдает. Например, девушка-сомнамбула одновременно воплощает в себе пугающую двуликость и манящий образ неземной женщины. Легенды о юных красавицах, покорно бредущих в опасные места, вызывали особый интерес у читателей Викторианской эпохи. Эту тенденцию подпитывало увлечение смертью и спиритизмом: сомнамбула ходила по тонкой грани между сном и бодрствованием, между жизнью и смертью. В художественных произведениях это состояние стало сюжетным ходом. Как призраки совершают одни и те же действия в своем обиталище, так и лунатики ходят знакомыми маршрутами и открывают наблюдателю то, что вытесняют в подсознание, когда бодрствуют. Это единственная не связанная с фазой быстрого сна парасомния, которая сплошь и рядом используется в повествованиях. И сам кровожадный лунатик, и болезненное любопытство к чужим делам, необходимое для наблюдения за его действиями, — все в этой парасомнии служит отличным материалом для создания триллера.
Несмотря на пугающий внешний вид, сомнамбулы часто встречаются в мелодраматических, но при этом достаточно реалистичных историях. Другие же нарушения сна — особенно те, что вызывают галлюцинации, — оказывают гораздо более спекулятивное воздействие на воображение. Они веками одолевали людей и способствовали появлению бесчисленных историй о привидениях и рассказов о якобы настоящих встречах со сверхъестественным. В следующей главе мы рассмотрим расстройство сна, называемое гипнопомпическими галлюцинациями, — очень яркий и зачастую пугающий опыт встречи в спальне с чем-то, чего там быть не должно.