Читаем с Grazia: что означает французский термин le jardin secret — и как он может вам помочь

Мысли, занятия, увлечения, которые цветут и произрастают в таком саду, принято держать в строжайшем секрете. В книге «Француженки не спят в одиночестве!» Джейми Кэт Каллан подчеркивает: только так можно сохранить силу своей воображаемой жизни. «Еще одно преимущество наличия такого сада — он подогревает фантазию и создает своего рода внутренний мир, который питает и поддерживает психику».

За своим тайным садом француженки ухаживают, возделывают его. Если внешний мир лишает нас сил, можно напитаться и поддержать себя за счет внутреннего мира. Там же можно укрыться и спастись от очередной волны усталости и подавленности. В этом саду можно и нужно понять, насколько ты самоценна.

Французы не идут к психоаналитику по первому импульсу. Они считают, что самодисциплина, умение анализировать, чувство меры и сдержанность позволяют неплохо управлять собственными эмоциями. Неплохо, а иногда и очень даже хорошо. Что логично: стоит один раз распуститься, а потом закрепить эту распущенность вторым разом — и она войдет в привычку. И наоборот: если в трудной эмоциональной ситуации ты справился с собой один, второй, третий раз — ты чувствуешь свою силу, ты уже своего отчаяния не раб. В той же книге Джейми Кэт Каллан пишет: «Француженки считают, что психологическая борьба — наше частное дело, и надо пользоваться интеллектуальными способностями, чтобы приструнить, "приручить" свои эмоции».

Мой тайный сад — это антикварный текстиль. Прекраснейшие нижние юбки, свадебные носовые платочки. И не только — я стараюсь быть верной текстилю, но иногда заигрываюсь.

Как-то я завела традицию — саму себя (опять же втайне от всех) поздравляю с днем рождения. С большим удовольствием (предвкушением и ликованием) дарю себе то, что не придет в голову ни одному нормальному человеку. Знаете, что я подарила себе в этом году? Старинный перламутровый нож для вскрытия писем. Перламутровый — сделанный из перламутра.

При этом я сама себя прошу: объясни, зачем он тебе? Тебе что, пишут письма? Нет, не пишут. Тогда зачем? Я буду трогать его. Держать. Может, целовать. После «целовать» я машу сама на себя рукой: совсем ненормальная, что ли?

Но если б вы видели, как он прекрасен, этот резной перламутровый нож! Если бы такой я подарила девушке из «Циников» Мариенгофа, она бы никогда не покончила с собой. Умирать, зная, что после тебя останется такая красота... Точнее, что она останется без тебя... «Нет уж, — сказала бы та девушка, — лучше поживу».

Стараюсь не коллекционировать старинное женское белье, но, встретив где-нибудь на аукционе, от него не уклоняюсь. Каждый шов на таком белье сделан вручную, и кружево чаще всего ручной работы. Белье из нежнейших натуральных тканей. Батист, муслин... Иногда кажется, что оно из манны небесной. Эдакое приданое маркизы. Что-то из этого белья я ношу, что-то — нет. Но при этом — одно правило: белье должно быть моего размера. Как будто бы при желании я всегда могу его надеть. Да, если включить разум, это совершенно бессмысленные приобретения. Но никакая другая радость не разливается по мне таким теплом. Они меня просто завораживают, просто чаруют — эти вздыхающие нижние юбки. Французские, с кружевом valenсiennes.

Уже и ниток таких нет, инструментов для рукоделия... Кажется, нет и мастериц-белошвеек, способных это чудо повторить, воспроизвести.

Берешь в руки произведение искусства, музейное сокровище — кружевной свадебный платок — и пытаешься представить женщину, которая открыла заветную коробочку с этим изготовленным специально для нее именным платочком.

Как она взяла платочек в руки и замерла от восторга, увидев свои инициалы. Пытаешься представить эту женщину, все ее окружение. Ее дом. Замок? Дворец? Особняк? Фамильный герб. Окна в пол. Серебристый звон колокольчика. Женщина шуршит шелками по паркету, и при ходьбе чуть виднеется она — муслиновая нижняя юбка с пеной кружев. Я могу фантазировать до головокружения.

В эту игру главное — не заигрываться. Эти вещи притягивают одна другую. И вот в шкафу уже несколько нижних юбок. Опять же утешаюсь тем, что некоторые из них ношу. Когда в такой юбке ступаешь на тротуар, тебе не до людей, не до чего и не до кого. Я думаю только о той, что ступала в этой юбке до меня. И, конечно же, кажется, что вот так, подталкивая башмачками многослойные оборки, можно спешить только туда, где тебя очень ждут. К примеру, на свидание. Было оно тайным или явным? Она спешила, придерживая рукой сквозную шляпку в левкоях, или, опустив глаза, стараясь не допускать, чтобы капюшон приоткрыл ее лицо? Была ли эта женщина счастлива?

Еще у меня есть бальная книжечка. Из зеленого шелка с медным цветочным орнаментом. Она сплошь исписана. Названия танцев, напротив — имена кавалеров. Между танцами — беседа I, беседа II. Напротив каждой из бесед — также имена. Иногда имена повторяются. То есть среди кавалеров были те, кто с серьезными намерениями. Особа явно не грустила. И коль она выбрала для своего le cornet de bal зеленый шелк с медью, готова спорить: у нее были роскошные рыжие волосы. Подозреваю, они-то и сводили с ума тех, кто записывался в очередь для танцев и бесед. И, конечно же, из точно такого же шелка было и само ее бальное платье.

Есть у меня еще одна вещица, которую я беру в руки редко и с опаской, словно боюсь заразиться от ее бывшей владелицы коварным и губительным пороком — нюханием морфия. Это — серебряная таблетница. Крышечка с изображенными на ней изумительными полевыми цветами откидывается в безупречно ровную зеркальную (обязательное условие) поверхность. Бррр! Жуть. Но сама таблетница, каждый из цветов на которой дышит, — ах, как хороша!

Я провожу рукой по старинному перу, антикварной французской чернильнице и — в стиле ампир — подставке для хранения писем. Завитки жемчужных раковин. Бутоны распускающихся и распустившихся полным цветом роз. В такой подставке могли хранить, нет, не любовно-шкатулочные послания. Здесь могли быть только письма, достойные всеобщего обозрения, статуса семейной реликвии — долгожданные, драгоценные слова признания откуда-нибудь издалека. От мужа-генерала или сына-офицера.

Подставка стоит на кухне на столе. Я храню в ней... салфетки. За неимением писем.

А жаль. Чувствую, как моя чернильница скучает по когда-то знавшему столько историй перу.

Я лишь сейчас, пока писала, осознала «весь ужас происходящего». Выну салфетки и утешу подставку старинными открытками.

Хотя бы так.