«Я не более чем чертова амеба»: почему принц Филипп не считался завидным женихом для Елизаветы II, а из-за ее коронации потерял имя, карьеру и дом
С любезного разрешения издательства ОДРИ мы публикуем отрывок из книги королевского биографа Эндрю Мортона «Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор». Уверены — в нем найдутся интригующие детали, которых вы не знали.
Кровь не водица, но ей не расплатиться
Несмотря на поддержку влиятельных тети и дяди, Дикки и Эдвины Маунбеттен, и еще одной тети, принцессы Марины, а также безраздельную преданность принцессы, одобрение Филиппа в качестве мужа будущей королевы и принца-консорта оставалось под вопросом. В стане скептиков находились король с королевой, королева Мария, Томми Ласселс (личный секретарь будущей королевы), члены клана Боуз-Лайон и в особенности брат королевы Дэвид, как и высокопоставленные правые консерваторы — герцоги, графы и лорды, включая Элдона, Солсбери и Стэнли.
Принца прозвали «Чарли Краутом» или «гунном» (намекая на немецкое происхождение и малообеспеченность). Сомнения вызывали его неимущие королевские родственники и две сестры, состоявшие в браке с нацистами. Да и сам принц Эндрю, отец Филиппа, представлялся человеком сомнительных моральных качеств. До самой своей смерти в 1944 году он жил с любовницей, актрисой Андре Годар, на юге Франции.
Как это ни парадоксально, но королевская кровь Филиппа была гуще, чем у принцессы Елизаветы. Среди его родственников были королевские семьи из России, Пруссии, Дании и Греции, и он мог по праву называть себя праправнуком королевы Виктории. Однако фамильное состояние отсутствовало.
После смерти отца Филипп получил в наследство два костюма, кисточку для бритья с ручкой из слоновой кости и кольцо с печаткой. Более того, его жалованье офицера флота не позволяло содержать принцессу и семью. Во время увольнительных он останавливался у титулованных родственников, и только их щедрость позволяла ему неплохо жить. Даже его потенциально блестящая карьера на морском флоте находилась под угрозой, ибо с формальной точки зрения он являлся греческим подданным и, чтобы продолжать карьеру офицера, ему следовало подать прошение об английском гражданстве. Адмиралтейство считало, что его дальнейшая служба зависела от получения гражданства.
А оно, в свою очередь, зависело от политики Греции, на тот момент враждебной. Его прошение о британском гражданстве могло быть истолковано оппозицией как желание еще одного греческого роялиста найти тихое пристанище в Европе.
Премьер-министр Клемент Эттли оставил принятие решения о натурализации Филиппа до плебисцита в Греции, который состоялся в сентябре 1946 года: греческий народ проголосовал за восстановление монархии. В конце концов понадобилась знаменитая напористость и контакты Дикки Маунтбеттена, чтобы преодолеть административные преграды, мешавшие племяннику получить британское гражданство. От новоиспеченного лейтенанта Филиппа Маунтбеттена не укрылось, что Дикки не получил поддержки дворца в решении своего щекотливого вопроса.
Как вспоминала одна из фрейлин Елизаветы, «они чертовски возражали против него и предпочли бы, чтобы принцесса вышла замуж за титулованного аристократа, который мог легко вписаться в придворные круги, то есть за богатого английского герцога, занятого на досуге охотой, а не за иностранного принца без гроша за душой». Греческая королевская семья котировалась очень низко в королевской иерархии.
По оценке Ласселса, Филипп был «неотесанным, невоспитанным и необразованным» выскочкой, не оказывавшим должного уважения двору.
Хотя мать Филиппа родилась в Виндзорском замке, а сам он получил образование в Британии и безупречно служил британскому флоту, ему не доверяли. Он окончил не то, что следовало аристократу, то есть не Итон или Хэрроу, а школу Гордонстоун, нонконформистское и политически радикальное заведение на севере Шотландии, которым руководил немецкий еврей.
Влюбленная Елизавета знала о враждебном отношении к Филиппу, но для нее это ничего не меняло.
Филипп тоже стремился к браку, но порой противодействие двора обескураживало его. Один высокопоставленный священнослужитель, который знал принца много лет, говорил: «В первое время своего ухаживания Филипп неоднократно подумывал о том, чтобы сдаться. Он предвидел, что может задохнуться от навязываемых ему ограничений, но его отговорил Маунтбеттен». Если иметь в виду дворцовую политику, то поддержка дяди Дикки имела свою изнанку. В глазах многих Маунтбеттен представлялся человеком напористым, сующим всюду свой нос, со слишком большим влиянием. Целью своей жизни, как многие знали, он считал укрепление позиций дома Маунтбеттенов. Позаботившись о том, чтобы племянник носил его имя, он продвигал свои династические амбиции дальше. Как вскоре стало ясно Филиппу, поддержка Маунтбеттена обернулась враждебностью тех, кто желал ослабления его влияния, например Томми Ласселса и королевы Марии. Хотя Филипп пытался быть независимым, многие при дворе смотрели на него как на протеже Маунтбеттена.
Дядя Дикки так форсировал вопрос о браке своего племянника, что тот упрекал его за то, что его собственное ухаживание выглядело как «сватовство по доверенности».
Позиция короля была неоднозначна. Ему нравился Филипп. Он описывал его матери как умного малого, с хорошим чувством юмора и толковой головой на плечах. В то же время он ревниво стремился сохранить семейную «четверку», которая символизировала тесную связь между членами его королевской семьи, чего ему недоставало в бесправном детстве.
Елизавете едва исполнилось 20 лет, она не имела никакого жизненного опыта и вполне могла поменять свое мнение о принце, узнай она его получше.
Королева Мария отмечала силу характера своей внучки. Она говорила близкой приятельнице, леди Эйрли: «Елизавета твердо знает, чего хочет. В ней есть что-то непреклонное и решительное».
Королева же хотела счастья своей дочери, но беспокоилась, что самоуверенному, независимому и честолюбивому Филиппу будет непросто смириться с подчиненной ролью, неизбежной в браке с будущей королевой. <...>
Последующие события показали, что она была права! После коронации Елизаветы все пошло не так.
Как ни странно, больше всего пострадал в этих перестановках самый новый член семьи, принц Филипп. В течение нескольких недель он потерял свое имя, карьеру и дом.
Принц чувствовал себя оскорбленным после встреч с двумя политическими тяжеловесами, премьер-министром Уинстоном Черчиллем и личным секретарем королевы, опытным Томми Ласселом.
Кто посмел отобрать у принца имя и дом
В первые недели после восшествия Елизаветы на престол Филипп выступал за то, чтобы остаться в Кларенс-хаусе, его первом настоящем доме, ведь он принимал активное участие в его проекте и отделке. Он и его служащие считали, что Букингемский дворец можно использовать как место для работы.
Черчилль и Ласселс поставили его на место, совершенно недвусмысленно заявив, что если королевский штандарт развевается над Букингемским дворцом, то там и следует жить королеве.
В отношении семейного имени ему тоже не повезло. Когда редактор справочника Debrett’s, библии в области норм общественного поведения и этикета, отметил, что после смерти короля Георга VI королевский дом фактически стал домом Маунтбеттенов, Черчилль, при поддержке королевы Марии, тут же вмешался.
К сильному разочарованию Филиппа Черчилль официально рекомендовал королеве — а она по конституции обязана была следовать такой рекомендации — заявить, что королевский дом по-прежнему носит название дома Виндзоров. В последней отчаянной попытке обороны принц послал меморандум премьер-министру, предлагая дать имя Эдинбургов-Маунтбеттенов королевскому дому. И снова его попытку отклонили. Королева Мария, бывшая королевой-консортом в то время, когда титул «дом Виндзоров» был официально провозглашен ее мужем, Георгом V, в 1917 году, отнеслась с полным пренебрежением к затее своего зятя. «Какого дьявола этот чертов дурак Эдинбург думает, что семейное имя имеет к нему какое-то отношение?»
Это оставалось больным вопросом, ибо принц совершенно справедливо протестовал против того, что он был единственным мужчиной в королевстве, не имевшим права дать свою фамилию собственным детям.
Воинственная позиция Черчилля в отношении Филиппа задала тон другим придворным в Букингемском дворце. Они опасались, что принц попытается примерить на себя роль принца Альберта, консорта при королеве Виктории, который имел значительное влияние на решение текущих королевских и политических вопросов. Хотя Черчилль не желал Филиппу зла, он признавался своему референту, что не любил принца, не доверял ему и надеялся, что тот не сможет навредить стране.
Как вспоминала кузина Филиппа Памела Маунтбеттен, «принца Филиппа не жаловали в Букингемском дворце. Придворные сплотили ряды. Черчилль заставил его почувствовать себя отрезанным от всего. Он никогда не имел амбиций стать королем, но он также не думал, что его так бесцеремонно отпихнут в сторону». Сам принц совершенно точно определил свое положение: «Я не более чем чертова амеба». В довершение всего он подхватил желтуху и с отвращением глазел на стены своего нового жилища в течение трех недель.
О том, что было дальше, как складывались отношения Елизаветы II не только с мужем, но и с сестрой Маргарет, читайте в книге королевского биографа Эндрю Мортона «Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор», которая увидит свет конце октября.